Пассажир без лица [litres] - Николя Бёгле

излечиться и, возможно, заново начать жизнь, сделать ее такой, как он мечтал… до твоего рождения. Он хотел вернуть дорогую ему свободу, даже если ради этого должен был покинуть нас. Думаю, не следует придумывать ничего другого.

Грейс сомневалась, и это отражалось на ее лице. Она спрашивала себя, не ее ли отец был автором анонимного послания. Как если бы он, наконец, захотел попросить прощения.

– Я понимала, что между нами все кончено, – снова заговорила ее мать. – Я смирилась, как бы тяжело это ни было. Так уж устроена наша жизнь. Но ты всегда, с детства была великодушной, и я умоляю тебя: не нагромождай друг на друга лишние ужасы, подозревая своего отца в самом худшем. Я знаю, что ты ищешь ответы, и не стану говорить, должна ты мне верить или нет, но если ты собираешься искать в этом направлении, прошу тебя, не говори об этом мне. Я хочу дожить свои последние годы… по возможности максимально спокойно.

Грейс прищурила глаза и сплела пальцы. Она попыталась разобраться в своих чувствах к матери. В них была дестабилизирующая двойственность. С одной стороны, сострадательная по натуре, она сочувствовала этой снедаемой виной женщине, которой пришлось пережить исчезновение дочери и равнодушие мужа. С другой стороны, она сожалела о табу и запретах, которые та навязывала ей в ее подростковом возрасте. Но, возможно, она хотела как лучше? Грейс осознала, что раздражение и злость наконец покинули ее сердце. Зато оно оставалось закрытым для любви и привязанности к той, кого она уже больше не называла «мамой».

Что же касается отца, несмотря на отрицания матери, Грейс не могла отделаться от подозрений, которые вызывало его поведение. Она собиралась разобраться в этом вопросе. Но прежде должна была убедиться, что от ее внимания не ускользнуло никакое другое предположение.

– Инспектор Дайс никогда не говорил вам о версии, к которой склонялся, даже если она не привела к результату?

– Этот человек был необщительным. А рот открывал только для того, чтобы рассказывать нам ужасы. Что не надо надеяться, что педофилы столько раз репетируют свои преступления, что практически не допускают ошибок. Что почти нет шансов найти свидетелей, поскольку мы живем в сельской местности. Короче, если однажды он и вышел на след, то нам об этом ничего никогда не говорил. Никогда…

Моника Кемпбелл с отсутствующим видом рассеянно разглаживала складку юбки.

– Он нас уничтожил, твоего отца и меня, – добавила она.

– Что он вам сказал, когда я сумела бежать и вернулась?

Старая женщина издала тихий смешок.

– Что это чудо, а чудес не бывает.

– Он правда вам так сказал?

– Да. А затем передал дело коллеге, который закончил бюрократические формальности.

– Так, значит, не он закрывал дело?

– Нет, мы узнали, что он попросил перевода в другой район по семейным обстоятельствам. Начальство, у которого он вроде был на хорошем счету, пошло ему навстречу. Никаких дополнительных объяснений нам не дали.

– И вам это не показалось странным?

– Показалось. Но в тот момент для меня имело значение только то, что ты жива и рядом со мной. Все остальное было уже не важно.

– Значит, он так и не разъяснил, на что намекал, говоря, что чудес не бывает? Он подозревал меня в том, что я все выдумала?

Мать внимательно посмотрела на Грейс. С начала их встречи она впервые смотрела на нее прямо, глубоким взглядом, не отрываясь.

Молодая женщина была взволнована и выбита из колеи, обнаружив во взгляде матери ту любовь, которую видела в раннем детстве.

– Поскольку ты забыла о многих вещах, – начала Моника Кемпбелл, – полиции было легко усомниться в том, что все это произошло с тобой на самом деле.

– Ты тоже усомнилась? – решилась спросить Грейс.

– Я сомневалась в себе, в моей способности защитить тебя, сомневалась в компетентности и даже честности этого инспектора, сомневалась в соседях, в твоих школьных товарищах, в каждом жителе поселка, с которым сталкивалась на улице, но в тебе никогда. Как я могла?

Я тоже сомневалась и до сих пор сомневаюсь в некоторых воспоминаниях, – подумала Грейс.

– Что я рассказывала после моего возвращения?

– В течение многих дней ничего. Мало-помалу заговорила. Ты сказала, что, когда возвращалась по тропинке из школы, тебя очень крепко схватили сзади и зажали рот рукой, а потом донесли до фургона. Тебе завязали глаза и привязали внутри машины. Что ты потеряла сознание, потом очнулась, когда машина ехала. Что это продолжалось несколько часов, потом тебя заставили дойти вслепую до погруженной в темноту камеры и оставили там одну.

Грейс тоже очень хорошо помнила все эти детали. Или, во всяком случае, очень хорошо помнила, что рассказывала о них.

– Дальнейшие воспоминания были смутными, – продолжала ее мать. – Ты вспоминала какую-то мелодию, звучавшую всякий раз перед тем, как дверь камеры открывалась. Затем входил человек, всегда одетый в разноцветный костюм, потом дверь закрывалась, и ты просыпалась в той же комнате с болью в животе. Медицинский осмотр в клинике после твоего возвращения показал, что…

– Я знаю, – перебила Грейс.

Ее мать поджала губы, подняла глаза к потолку, чтобы сдержать вновь накатившие слезы.

– Потом ты рассказывала об открытой двери, но без фигуры, багажнике автомобиля и, наконец, о том, как шла вдоль дороги до тех пор, пока тебя не подобрала полиция.

– Я никогда не упоминала о другом ребенке? О борьбе со взрослым?

– Нет, – уныло, даже печально ответила ее мать. – Ты вспомнила что-то еще?

– Возможно. Кое-что всплывает в памяти, но очень смутно. Только лицо мальчика, очень четкое. Но я не знаю, кто он.

– Возможно, еще одна маленькая жертва, как и ты…

– Да, наверное, вот только это он меня спас. Это он отпер дверь камеры и посадил меня в багажник машины.

Взволнованная, как пленный, вспоминающий солдата-союзника, спасшего его, Грейс вдруг увидела глаза мальчика буквально за мгновение до того, как он закрыл багажник, именно такими, какими нарисовала их.

– Я обязана ему жизнью, – добавила она. – И я не знаю, что с ним стало.

– Тебе хотелось бы его найти…

Грейс достала из кармана один из портретов мальчика, который сняла со стены в своей тайной комнате, и показала его матери.

– Ты никогда не видела меня рисующей это лицо?

Моника Кемпбелл задержала взгляд на рисунке и покачала головой.

– Не думаю. Но ты могла уже тогда рисовать его, не показывая мне. Ты иногда запиралась на ключ в своей комнате, и я не знала, чем ты занимаешься…

Грейс почувствовала, что узнала все, что ее мать могла ей сообщить.

– Мне бы хотелось зайти в мою